Ре-формы

Архитектор Массимилиано Фуксас перевернул ситуацию в 2005 году, когда спроектировал новое здание Миланской ярмарки, в котором теперь проходит выставка iSaloni. Раньше на главной мебельной выставке мира все было по-другому устроено. Заходишь во вполне обычное пространство, с прямоугольными помещениями, а там уже натыкаешься на растекшиеся, как плавленый металл, диваны, кресла с изломанными линиями, "взорванные" люстры. И было понятно, что мир остается традиционным, сохраняет свою привычную форму, а предметы непривычной формы в него инкрустированы как диковины. А Фуксас так спроектировал новое здание ярмарки, что, пока доходишь до стендов с авангардной мебелью, она уже кажется не диковинным исключением, а вполне себе правилом. Он объединил комплекс выставочных павильонов центральной галереей, которая покрыта стеклянной крышей-рекой с подъемами и спадами, бурлящими водоворотами. Тут же стоят каплевидные переговорные, а вход напоминает то ли взмывшую в небо струю воды, то ли срезанный сталактит. И в целом новый полюс Миланской ярмарки хорошо иллюстрирует ситуацию с новыми формами в дизайне и архитектуре - они еще не стали повсеместными, однако уже затопили города, интерьеры и уже сильно размыли мир вещей повседневного пользования - мебель, машины, аксессуары.

Что же за новые формы такие? Ведь, казалось бы, после авангардизма 1920-х и футуризма 1960-х ничего принципиально нового не появляется. Одни дизайнеры делают предметы с ломаными линиями и острыми углами, как авангардисты. Другие дизайнеры делают предметы обтекаемой, словно бы расплавленной формы, как футуристы. Но современный дизайн и архитектура новы по-особенному. Новая форма чаще всего нерегулярная, то есть в ней не повторяются одинаковые элементы, как колонны в классицизме или полоски окон в конструктивизме. Например, образ кристаллических решеток давно уже популярен в дизайне - есть много мебели в форме многогранников. Но грани у них одной формы и размера. А тут вот дизайнерский дуэт Jacob+Macfarlane спроектировал кровать, спрятанную внутрь решетчатой полусферы, и ячейки у этой решетки разных формы и размера. Поэтому и сама полусфера вся какая-то поехавшая, неправильной формы. Новые формы больше напоминают что-то из учебника биологии - морские волны, горный ландшафт, строение молекулы.

Чаще всего вещи новаторской формы асимметричны. Например, футуристическое кресло из 1960-х было расплывшимся, но все же симметричным - его левая сторона была идентична правой. У кресла от Захи Хадид или братьев Кампана стороны могут вообще не соответствовать друг другу - глядя на него с одного бока, вы можете не догадаться, как оно выглядит с другой стороны. Но особенно это свойственно не мебели даже, а современной архитектуре. У здания, спроектированного Рэмом Колхасом или Беном ван Беркелем, недостаточно увидеть фасад, чтобы все про него понять. И в целом конструкция здания не умещается в сознании, ее сложно удержать в голове. Здания современных архитекторов-авангардистов выглядят так необычно, потому что они созданы в другой геометрии - не евклидовой, которую изучают в школе, а во фрактальной, о которой заговорили только в 1970-х годах. Фрактальная геометрия занимается исследованием повторяющихся подобных, но не одинаковых форм. Это примерно как у цветной капусты или молекулы ДНК. На основе фрактальной геометрии, а также теории хаоса были разработаны те самые компьютерные программы, которыми пользуются большинство современных архитекторов и дизайнеров.

Первым показал миру формы из принципиально другой геометрии архитектор Фрэнк Гери, это признают многие архитекторы и критики. Его музей Гуггенхайма в Бильбао, напоминающий расколотую и подтаявшую льдину, изменил восприятие города - стал его центром притяжения и, конечно, главной достопримечательностью. Если раньше говорили "памятник архитектуры", то про новые постройки знаменитых архитекторов говорят "здание-достопримечательность". Оно обязательно должно быть какой-то неописуемой и невиданной формы. Это называют загадочным означающим, когда страннейшего вида здание явно что-то означает, но что именно - непонятно.

В дизайне мебели тоже создаются новые форматы - вслед за архитектурой. Например, мебель и свет Захи Хадид - это словно бы вырезанные из ее же зданий фрагменты. В мадридском отеле Silken Puerto America знаменитая Захина люстра Vortexx не просто висит - она тут часть текучей "биомассы", словно бы случайно сформировавшей собой пространство. Мебель таких фабрик, как SAWAYA&MORONI, не просто функциональная и не просто экстравагантная. Она отличается той же первозданностью и неоднозначностью, что и архитектура. Скажем, диван от SAWAYA&MORONI в гостиной будет стягивать к себе все внимание, формировать ощущение пространства, как это делает здание-корнишон Swiss Re в Лондоне или тот же музей в Бильбао. Получается, что новые моды в градостроительстве влияют и на интерьерные моды. И как раз посредством новых форм.

В общем-то совсем необязательно быть знакомым с теорией хаоса и пользоваться компьютерными программами, чтобы порождать новые формы. Они ведь появляются не только в архитектуре и дизайне, все же весьма технологичных сферах. Так, в современном ювелирном искусстве встречаются такие авангардные предметы, какие и Захе Хадид не снились, у марки ORLANDO ORLANDINI например. Появляются деконструктивистские часы и биоморфный хрусталь. А производители аксессуаров из стекла или серебра, похоже, уже давно порвали с евклидовой геометрий, если судить по причудливым вазам от компании CLETO MUNARI. Образы деконструкции и хаоса оказались более человечными, чем это могло показаться, они ведь естественнее, чем прямоугольники, кубы и шары, которые в природе в общем-то и не встречаются. Видимо, это то, что называется прекрасным немецким словом Zeitgeist, - дух времени, которому и компьютеров не надо, чтобы проявиться.

Архитектор Левон Айрапетов:
Во-первых, компьютеры позволили делать какие-то невероятные формы, но по большей части это "лопухи" - машинные игры, не прочувствованные человеком. Лично я не могу относиться к этому всерьез. Мне интереснее, когда архитектор сам рисует проекты. И новая форма появляется тогда, когда сталкиваются два принципиально разных начала. Новая форма рождается на стыке двух разных систем, двух разных подходов. Скажем, архитектор Скотт Коэн в своем проекте на Венецианской биеннале умудрился соединить куб с цилиндром, прямоугольные формы с криволинейными. И в этом весь интерес.

Архитектор Заха Хадид:
Было время, когда архитектура попала под диктат массового производства, и архитектор поверил в то, что может иметь дело только с прямым углом, хотя в природе есть еще 359 других углов. Теперь архитектор может создавать более индивидуальные проекты, приспособленные под конкретные потребности человека. В проекте обязательно должна присутствовать значительная доля странного. Проект, как любой подлинный объект желания, сначала должен казаться загадочным, словно незнакомая территория, которая ждет, чтобы ее открыли и исследовали.