Интерьеры, которые мы потеряли

В своей книге «Русский интерьер» знаменитый историк моды Александр Васильев показывает нам интерьеры, которые мы никогда не видели, и которых, увы, никогда уже не увидим. «О Москве, горевшей много раз, и говорить не приходится. Знаменитые дворцы в окрестностях Петербурга были разрушены и разграблены во время Великой Отечественной войны, и мы можем восхищаться ими только благодаря усилиям реставраторов, знатоков своего дела... но не волшебников», - констатирует автор во вступлении.

Черно-белые фотографии роскошных интерьеров дворцов и загородных поместий, конечно, не дают исчерпывающего представления о том, каким на самом деле был русский интерьер. Однако Васильев расцвечивает фотографии яркими, точными, увлекательнейшими комментариями, которые рассказывают одновременно и о самом интерьере, и об авторе. Например, описывая комнату холостяка-юриста, автор иронично замечает что, похоже, «наш правовед небогат и только начинает свою карьеру» (стр. 295), а говоря о гостиной в квартире А.А. Журавлева на Васильевском острове, заставленной предметами мебели и безделушками, пишет, что «только ловкие и изящные гости могли с легкостью перемещаться в этом удивительном интерьере» (стр. 196).

Материалом для книги послужили дореволюционные фотографии интерьеров из таких журналов, как «Столица и усадьба», «Ежегодник архитекторов и художников» (дореволюционных аналогов современных глянцевых интерьерных изданий), иллюстрации книг, семейные фото, чудом сохранившиеся до наших дней, и даже столь необычные источники как кадр из немого кино 1915 года «Екатерина Ивановна» по пьесе Леонида Андреева и декорация к спектаклю «У жизни в лапах» во МХАТе.

Интересно, что на страницах книги нашлось место не только для интерьеров дворцов и загородных дворянских усадеб, но и для интерьеров купеческих (в частности, петербургского особняка Г.Г. Елисеева на Биржевых линиях, стр. 251), а также интерьеров рангом поскромнее: мещанских, разночинных, обывательских. Автора интересуют также интерьеры общественные: зал заседаний выборных Московского биржевого общества (стр. 178), кабинет начальника хирургического отделения больницы в Петербурге (стр. 265), кабинет физики в женской гимназии (стр. 380) и т.д. В каждом из этих интерьеров Васильев находит что-то особое. Например, описывая внешне непримечательный интерьер зала заседаний выборных Московского биржевого общества, он обращает внимание на интересную деталь - протянутые вдоль стен электрические провода - и восклицает: «Это в 1880 г.!»

Когда читаешь (а точнее, внимательно просматриваешь) эту книгу, становится понятным, насколько стереотипно на самом деле наше восприятие дореволюционных интерьеров, заимствованное из исторических экранизаций и посещений чудом уцелевших и отреставрированных дворцов. Васильев, например, обращает наше внимание на то, что в начале прошлого века, в годы, которые принято называть эпохой модерна, этот стиль не был единственным. В аристократических кругах в пику стилю модерн существовала тенденция историзма, воссоздания исторических стелей. «Приверженность историзму и любовь к старине, в отличие от стиля нуворишей «декадентского модерна», считались признаками хорошего вкуса и тона», - отмечает Васильев. Историк также обращает внимание на то, что в 1912 году, в год юбилея Отечественной войны, в России вспыхнул интерес к полузабытому стилю ампир. К тому же далеко не все известные купцы и промышленники были приверженцами стиля модерн. Например, Павел Павлович Рябушинский, представитель известной династии Рябушинских, предпочел поселиться в подмосковном имении Александровское и жить в классическом интерьере (стр. 372). «Лишь в 1910-е гг. новая русская буржуазия осознала прелести дворянского быта, захотела жить в подмосковных усадьбах и ощутить себя преемницей традиций уходящего мира усадебной культуры», - пишет Васильев.

Для тех же, кто ценит любопытные факты и любит при случае хвастнуть познаниями в сфере дизайна интерьеров, Васильев приберег интересные мелочи вроде истории о том как в России стала популярна мебель из карельской березы. Всему виной запрет на ввоз французской мебели, введенный при Павле I и морская блокада Англии Наполеоном, препятствовавшая поставкам в Россию красного дерева. Верный традициям энциклопедизма Васильев уточняет, что одним из первых начал делать мебель из карельской березы в собственных мастерских в Курске князь Прокофий Васильевич Мещерский (стр. 33). Вроде бы что нам, современникам, до князя Мещерского и его мастерских? Но ведь из таких незначительных деталей и состоит история - и в том числе история русского интерьера.